Разведчик Георгий Санников: будущего канцлера ФРГ мы парили с маскировкой
Ветеран Службы внешней разведки России Георгий Санников
Георгий Санников – человек из числа тех, кого называют штучными людьми. Подростком пережив войну, он затем участвовал в разгроме бандеровского подполья на Западной Украине, а потом в качестве сотрудника советской разведки добывал важную информацию о Западной Германии. Вдобавок он настоящая находка для журналиста: c ним, наверное, можно начать разговаривать утром, и не заметить, как уже наступил вечер. Некоторые истории из своей жизни Георгий Санников рассказал РИА Новости в преддверии своего 90-летия, отмечаемого 25 марта.
– Георгий Захарович, не так давно вышла ваша новая книга "Их закалила война" о наших выдающихся разведчиках, которые подростками попали на войну, и чьи характеры формировались на фронте. Но ведь и вы тоже из этого поколения, и на вас война обрушилась, опалила.
– Хотя я сам на фронте в силу возраста не был, но я знаю, что такое изматывающий, с утра до позднего вечера труд в тылу, когда надо было обеспечивать нашу армию хлебом. И там же, в тылу, я видел самую страшную вещь в жизни.
Нашей семьи война вплотную коснулась в августе 1942 года, мы жили тогда на юге Сталинграда. Я помню первый налет немецкой авиации. Отец пришел домой с базарной площади весь залитый кровью людей, которые были рядом с ним и погибли от осколков при взрывах бомб. Нам посчастливилось вовремя эвакуироваться за Волгу. Сталинград бомбили непрерывно. Солнца не было видно – его закрывало громадное черное облако от пожара на нефтебазе.
– Жуткая картина.
– Но не это было самое ужасное, а то, что произошло в восьмидесяти километрах от Сталинграда, на железнодорожной станции Джаныбек. Это на границе с Казахстаном. Мы добрались туда. Немецкая авиация периодически бомбила станцию. Однажды на станцию подали состав из цистерн с горючим. И получилось так, что на соседних путях разместились вагоны с детьми, эвакуированными из Сталинграда. А тут как раз новый налет на станцию. Мы еще с одним мальчишкой были рядом и успели юркнуть в какую-то щель. Сколько мы потом ни пытались в нее залезть в спокойной обстановке, у нас это не получалось. Так вот, мы спрятались и видим, как огненные шары от горящих цистерн поднимаются в небо, а потом огонь накрывает все на земле.
На следующий день на станции уже стояли большие повозки-арбы, запряженные верблюдами. В них – обугленные детские тельца с торчащими в разные стороны ручками и ножками. Никто не выжил.
– Страшные вещи вас ждали и потом, на Западной Украине, где уже в качестве офицера госбезопасности вы участвовали в ликвидации бандитско-оуновского подполья.
– Да, это были лютые звери. Оуновцы (ОУН, Организация украинских националистов*) применяли десятки способов пыток и убийств, словно соревновались в изощренности.
– У вас есть объяснение, откуда у украинских националистов такая звериная жестокость? Не только у оуновцев прошлого, но и у их последователей – тех, кто пять лет назад заживо сжигал десятки людей в Доме профсоюзов в Одессе?
– От поляков. Те веками люто издевались над украинцами. На Западной Украине процветала самая настоящая сегрегация. Даже шахтерам в шахтах давали отдельные от поляков вагончики, зарплаты ниже. Хочешь нормальной жизни – переходи в униатскую церковь, подчинявшуюся Ватикану. Любое сопротивление польской власти каралось, а вспыхивающие систематически крестьянские волнения жестоко подавлялись с публичными экзекуциями. Как правило, активных бунтовщиков прилюдно вешали.
– В какой же момент ненависть оказалась направлена против России?
– Особую роль сыграл освободительный поход 1939 года Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. Население Западной Украины приветствовало Красную Армию, как освободительницу от польского гнета. Многие вывешивали красные флаги, встречали хлебом-солью. Но до этого разведкой нацистской Германии была очень хорошо проведена соответствующая работа.
– То есть то, что в разведке называется активными мероприятиями.
– Да, именно. Самая настоящая "активка" абвера. И готовилась она тщательно и долго. Гитлеровцы перед войной с нами создали не только батальоны "Нахтигаль" и "Роланд", фактически спецназ из украинских националистов, но и множество так называемых походных групп численностью в несколько тысяч человек из числа оуновцев. Они шли следом за наступавшими частями вермахта, на занятых территориях вели пропаганду возрождения украинской державы и создавали подконтрольную им администрацию.
Как только в 1942 году возникла так называемая Украинская повстанческая армия – УПА*, ее руководители сразу же взяли за основу устав пехоты Красной армии, переделав под устав УПА*. Практически все от окружных и выше руководителей УПА* прошли школу абвера, имели хорошую военную подготовку и являли собой идейно убежденных нацистов. В каждом взводе дивизии СС "Галичина" у ОУН* был свой человек. Он исчезал – приходил другой. Таким образом, на базе дивизии оуновцы готовили военные формирования для будущей "незалежной Украины". Активно действовала вездесущая служба безопасности – СБ. Глаза и уши ОУН*. Им было легко организовать малограмотную сельскую молодежь, оказывать нужное им воздействие на умы простого сельского люда.
В каждом хуторе у СБ были свои осведомители. После войны оуновцы были на содержании американской и британской разведок. И то, что сегодня происходит на Украине – это результат работы американской разведки.
– По "методичкам" для цветных революций?
– Вот именно. Фирменный американский штамп – устроить в стране переворот, снять сливки, а взамен поддерживать там хаос. Причем у границ с Россией.
– Есть ли, на ваш взгляд, разница между нынешним националистическим режимом в Киеве и теми людьми, против кого вы боролись?
– Те были прекрасно идеологически подготовленные противники. Нынешние – дремуче безграмотные. Я убежден, что 70 лет назад националисты, которые были хитрее, не использовали бы лозунг "москаляку на гиляку", который в ходу на Украине сейчас. Не случайно же даже Васыль Кук, последний командир Украинской повстанческой армии*, которого мы поймали в 1954-м, уже во времена (экс-президента Украины Виктора) Ющенко сказал: "Не за эту Украину мы боролись". И не принял звания Герой Украины. У нынешней киевской власти, существующей в американской матрице, нет никакой идеи, кроме шелеста долларов.
Но в любом случае, идея национального превосходства – провальная. И никакое государство на этой идее держаться не будет.
– Однако нынешняя киевская власть ничего другого народу не может предложить.
– Абсолютно ничего. Поэтому будущего у такой Украины нет. И очень больно на все это смотреть. У меня две боли – Украина и Германия.
– А что с Германией?
– Уходит ее легендарный дух. Пришли толерантность, лицемерная политкорректность, а с ними – проблемы с мигрантами. Та Германия, которую я помню, исчезает. Для меня было необъяснимо, когда я увидел, что в Берлине автобусы идут не по расписанию. Рушится один из символов Германии – немецкая пунктуальность. Прежняя Германия если где-то и осталась, то еще на периферии. Любопытно, что в большей степени – на месте бывшей ГДР. А на западе страны – в Баварии.
– А какими были ваши чувства, когда вы в качестве разведчика начинали работать в Германии? Ведь после окончания войны прошло не так много времени.
– Я прекрасно помню, что испытал, когда впервые оказался на немецкой земле весной 1958 года. Это было чувство, что мне здесь уже что-то давно знакомо. Но никак поначалу не мог понять, что именно. А потом сообразил – запах! Запах немецких сигарет, одеколона, мыла. Это все пахло так, как такие же вещи, которые я мальчишкой находил в Сталинграде в разбитых блиндажах, где укрывались немецкие солдаты и офицеры. И, наверное, поэтому поначалу этот запах из прошлого казался мне чужим. Но потом это ощущение чужеродности прошло.
Понимаете, разведчику нельзя работать в стране пребывания и при этом не любить ее. Причем любить искренне. Необходимо глубоко знать ее историю, культуру, философию. Нужен настоящий контакт со страной, с народом. Надо чувствовать, чем живут люди. И те, с помощью кого ты получаешь информацию, должны стать твоими друзьями. Без этого разведчик немыслим. И я полюбил Германию и люблю ее до сих пор.
Мне очень нравились встречи с разными людьми, беседы, и даже наши яркие споры, к которым я тщательно готовился. Я наслаждался работой, купался в ней. И могу сказать, что добился неплохих результатов. Но я сам себе говорил: "Я согласен работать здесь сколько угодно долго, но умирать приеду на Родину".
Кстати, вы спросили про начало моей работы в Германии. И я вспоминаю, как в том 1958 году перед нами, "немецкими" выпускниками разведывательной школы, выступал руководитель представительства КГБ в ГДР генерал Александр Михайлович Коротков…
– Легенда нашей разведки.
– Да! Он работал нелегалом в довоенной Европе, был заместителем резидента в Берлине. А в самом начале Великой Отечественной войны, когда гестаповцы блокировали советское посольство, он сумел выбраться в город и встретиться с агентурой, поставить им задачи. Об Александре Короткове я могу говорить долго и с удовольствием. Это был потрясающий человек. Так вот Коротков тогда в своем напутственном выступлении говорил именно о Германии, словно не отделяя ГДР от ФРГ.
– В этом году как раз исполнится 30 лет падению Берлинской стены, фактически означавшему воссоединение Германии.
– То, как это происходило, – это был наш позор. Советское руководство без соблюдения каких-либо приличий фактически самоустранилось от тех событий. Объединение ГДР и ФРГ прошло при нашем полном безучастии и в русле политики Запада. Отдали ГДР, что называется, с потрохами. Так нельзя было поступать.
Мы предали людей, бывших не просто нашими союзниками, но друзьями. А ведь у советского руководства была возможность, в соответствии с международным правом, потребовать документальные гарантии безопасности всех граждан ГДР, включая и спецслужбы. Следовало бы хоть символический кусочек в пару гектаров нашей территории оставить за нами, ведь наши противники по-прежнему присутствуют в Германии. Тогда бы и по сию пору там было бы наше военное присутствие.
Вспомним, что произошло с Маркусом Вольфом, бывшим начальником разведки ГДР. Когда в 1990 году он приехал в Москву, опасаясь расправы, Горбачев не стал решать вопрос о его поддержке. И тем самым просто сдал Вольфа, над которым в Германии потом устроили судилище, он получил шесть лет тюрьмы. Потом этот приговор был отменен, Вольф вышел на свободу. И я должен отметить, что наша Служба внешней разведки восстановила справедливость в отношении Вольфа. СВР приглашала его, он приезжал в Москву, его здесь очень тепло принимали, выказывали искренне уважение. И не только за сотрудничество с советской разведкой, но и за любовь к России.
Восточногерманские пограничники в проеме Берлинской стены
6 октября 2018, 08:00
Стена в голове: восточные немцы тоскуют по советскому прошлому
Если еще говорить о том времени, когда сносили Берлинскую стену – никто ведь в Москве не хотел брать на себя ответственность за решения, касающиеся судьбы наших граждан в той осложнявшейся обстановке. И известен лишь один случай, когда наш человек на месте на свой страх и риск принял решение в совершенно критической ситуации. Это был офицер нашей разведки Владимир Путин.
– В Дрездене, когда многолюдная толпа сначала разгромила здание министерства госбезопасности ГДР…
– Да. И наш президент сам об этом рассказывал. Та история в Дрездене стала легендой. Тогда возбужденная толпа ринулась к зданию, где размещались представители КГБ. Разрешения Москвы на ответные действия получить не удалось – Москва просто молчала. Но надо было действовать. А Путин был тогда за старшего. И какая колоссальная выдержка, мужество и находчивость ему понадобились! Ведь ситуация была непредсказуемой. В случае угрозы проникновения в здание пришлось бы стрелять в воздух, а затем на поражение, и жертвы были бы неминуемы. А если не стрелять, то толпа, уже разгромившая здание Штази (Министерство государственной безопасности ГДР – ред.), разгромила бы и наше здание и завладела бы архивами. В обоих случаях трибунала не избежать. И Путин вышел к толпе и сумел ее уговорить, успокоить.
Но вот что интересно. Его тогда из толпы спросили, почему он так хорошо говорит по-немецки. Путин ответил, что работает переводчиком. А дело ведь было в Саксонии. Но в речи всех, кто долго работает в этой части Германии, невольно появляется местный диалект. И я убежден, что вот этот саксонский шарм Владимира Владимировича произвел впечатление на разгоряченных людей. И это тоже помогло разрядить ситуацию.
– Георгий Захарович, а вам приходилось действовать в острой ситуации?
– Был вот какой случай. Я помню как сейчас – солнечный день 6 апреля 1966 года. В нашем посольстве в Берлине раздается звонок, на том конце трубки сообщают, что в английском секторе Западного Берлина в озеро упал советский военный самолет. Это был новейший истребитель-бомбардировщик Як-28. Как потом выяснилось, у самолета в воздухе поочередно отказали оба двигателя. В баках было пять тонн керосина. Внизу – большой город. Трудно представить, что было бы, упади самолет на жилые кварталы. И наши летчики не стали катапультироваться, а уводили машину в сторону от домов. Видимо, пытались сесть на поверхность озера, но не хватило высоты и скорости. Самолет рухнул, из воды торчал только хвост. Кстати, причиной трагедии стало то, что топливопроводы закупорились бумажными наклейками, которые на заводе почему-то не удалили из топливных баков. Это просто преступление! Так вот, поступает такой звонок. Мы вместе с руководителем западноберлинской группы Виктором Белецким тут же выезжаем на место. Там сразу делаем заявление подъехавшим английским военным, что самолет – собственность СССР, к тому же он упал в озеро, принадлежащее к водной поверхности ГДР, что, по сути, означает экстерриториальность этой зоны.
– Но это же территория Западного Берлина, при чем тут ГДР?
– Поясню. Еще на Потсдамской конференции в 1945 году было оговорено, что все водоемы Западного Берлина, соединяющиеся с водоемами советской зоны, подпадают под юрисдикцию ГДР. Мы сделали англичанам заявление и вернулись в посольство – надо же было скорее сообщать в Москву. А посла Петра Абрасимова в Берлине нет – он в столице на съезде КПСС. Нет и главкома советских войск в Германии – он тоже на съезде.
– Тогда это было главное событие для нашей страны.
– Да, и все они обязаны были там присутствовать в качестве делегатов. На хозяйстве в посольстве оставался временный поверенный. А время идет! В посольство подъезжают наши и немецкие генералы, начинаем обсуждать, как быть. Очень толковое предложение внес военный комендант Берлина с немецкой стороны – направить к месту падения мощный катер с солдатами в советской форме, выставить ограждение вокруг самолета, приделать к нему трос и отбуксировать в нашу сторону. Эту идею поддержали несколько человек, в том числе и наша западногерманская группа. Но все без толку. Наши военные стали ссылаться на отсутствие команды своего начальства. Препирались, спорили.
– А время уходит…
– И в итоге ушло! Абрасимова в конце концов разыскали, и он мгновенно распорядился действовать по плану, предложенному немецким военным комендантом. Приехали на место и поняли, что опоздали. Англичане уже закрыли место падения щитами, освещали его с берега прожекторами – к тому времени стемнело. А боевые пловцы, уже доставленные из Англии, работали возле самолета. Нас не подпускали.
Тела летчиков нам потом передали с соблюдением воинского ритуала. Их герметичные костюмы были вскрыты. Англичане изъяли документы, изучили, и вернули их нам. Самолет тоже отдали, но без секретных приборов – в том числе, комплекса опознавания "свой-чужой". И вот опять пример головотяпства – в этих приборах должны были стоять пиропатроны, которые при ударе о землю срабатывают и уничтожают секретную схему. А их не было.
– Почему?
– Банальная причина – не полагалось по инструкции. Пиропатроны для уничтожения схемы, оказывается, ставились на самолеты не на заводах, а в частях боевого применения! А Западный Берлин – это вам не боевое применение? После этого пиропатроны стали ставить на заводах.
В наше посольство в те дни пришло множество берлинцев, чтобы почтить память летчиков. Из Западного Берлина мы получили сотни писем со словами признательности героям. Причем люди, пережившие войну, очевидно, совсем небогатые, вкладывали в конверты деньги, по пять, десять марок. Мы их со словами благодарности возвращали обратно, деликатно объясняя, что наше государство окажет нужную помощь семьям погибших пилотов. Мы отказались от награждения пилотов самым высоким венным орденом ФРГ, заявив, что Западный Берлин не является частью ФРГ и не управляется ею. Оба пилота были награждены орденом "Красной Звезды". Позже в Берлин приехала с концертом Эдита Пьеха, она выступала и в Западном Берлине и спела песню "Огромное небо".
– Эта песня широко известна словами "А город подумал – ученья идут".
– Да, она посвящена именно тому подвигу. Автор слов Роберт Рождественский, правда, в тексте не упоминал Западный Берлин, и в песне самолет упал в лес, а не в озеро. Впрочем, это не важно. Но я помню выхваченное светом красивейшее лицо Эдиты Пьехи, по которому текли слезы после того, как она закончила песню. Зал потрясенно молчал. Многие тоже плакали. Потом все встали и очень долго аплодировали.
– Георгий Захарович, а чувство опасности за годы работы в разведке вам было знакомо?
– Доводилось такое испытывать, да. В августе 1962 года мы с моим другом Юлием Квицинским на машине возвращались из Западного Берлина со встречи с молодыми местными социал-демократами. И вдруг видим у пункта пропуска Чекпойнт Чарли огромную толпу – это была демонстрация против ГДР, вызванная гибелью в районе этого КПП студента Петера Фехтера, пытавшегося перелезть через стену, чтобы бежать в Западный Берлин. Мы попытались проехать, но толпа окружила нашу машину с советскими дипломатическими номерами. И началось! Люди с перекошенными от злобы лицами пытались открыть двери, но мы успели их заблокировать. Начали со всех сторон стучать по машине. Мы потом уже увидели, что было помято все – капот, бамперы, крыша. Только я приспускаю стекло, чтобы потребовать дорогу, как тут же получаю снаружи кучу плевков. Как нам шины не прокололи – непонятно, ножи-то в толпе мелькали. И ни единого булыжника под ногами беснующихся. Немецкий порядок!
В какой-то момент толпа попыталась перевернуть машину, но народу вокруг было так много, что они только мешали друг другу. Спасло нас появление американской военной полиции. Квицинский вышел из машины и заявил протест. Офицер в ответ ухмыльнулся и говорит: "А мы ничего не видели". "Вот когда с вами произойдет такое же в Восточном Берлине, мы тоже не увидим", – резко парировал Квицинский.
– Юлий Квицинский был очень яркой личностью в мире дипломатии.
– Я о нем тоже могу говорить очень долго. У нас с ним была душевная связь, самые близкие отношения вплоть до его смерти в 2010 году. Потрясающая, если можно так сказать – вселенская личность. Патриот, выдающийся дипломат и мыслитель. Он обладал располагающей к себе внешностью, волей, уверенностью. Знал несколько языков. Был прекрасным переговорщиком. И никогда не изменял своим принципам.
Помню, на переговорах по Западному Берлину от США был советник госдепартамента, некто Дин. Мощный противник. Но симпатичный.
– Ну настоящие противники и должны быть внешне симпатичными. Что дипломаты, что разведчики.
– Конечно! И вот однажды этот советник принес на переговоры Библию и начал цитировать ее в подтверждение своих тезисов. Так в следующий раз уже Квицинский появился с Библией в руках и по ней опроверг все, что до этого говорил американец. Кстати, все годы учебы в МГИМО Квицинский сидел за одной партой с Алексеем Козловым, нашим выдающимся нелегалом.
– Героем России, раскрывшим секреты ядерной программы ЮАР и перенесшим потом пытки в южноафриканской тюрьме…
– Да. Так вот Козлов считал настоящим героизмом то, как Квицинский в свое время отстаивал свои взгляды на то, какой должна быть наша внешняя политика.
Если возвращаться к тому происшествию у КПП, то вот это было действительно ощущение опасности. Была еще пара случаев, когда я испытывал тревогу, но это в итоге оказалась ложная тревога, а сами эпизоды – забавными.
– Расскажите, пожалуйста.
– Первый случай такой. Как-то раз в конце пятидесятых годов, еще до Берлинской стены, я на электричке возвращался из Западного Берлина в Восточный со встречи с одним человеком. Как говорится, был усталым, но довольным – информация, которую я получил от него, представляла интерес. Я начал дремать, изредка приоткрывая глаза. И вдруг чувствую на себе посторонний взгляд! Передо мной напротив сидел какой-то человек, читавший газету, причем он развернул ее так, что лица не было видно. И вижу – в газете проделана небольшая дырка, в которую на меня уставился глаз! Холодок пробежал по коже. Я под наблюдением, значит, меня "ведут".
– Сонливость наверняка в момент исчезла.
– Да уж. Стало очень не по себе. Начал анализировать, где промахнулся. Перед тем, как идти на встречу, я тщательно проверился и был полностью уверен, что "хвоста" нет. Но даже если меня и "вели", то ничего компрометирующего при мне не имелось. А может быть, мой знакомый уже под подозрением контрразведки и привел наружку за собой?
Делаю вид, что смотрю по сторонам, а сам вижу, что глаз все таращится на меня. "Ах ты гад", – думаю про себя, – "надеешься, что я тебя не заметил? Еще как заметил!" Электричка подъезжает к моей станции. Я, стараясь ничем не выдать волнение, встаю первым, выхожу на перрон. Наблюдатель, чувствую, пристроился следом. Слегка поворачиваю голову и... вижу, что сзади стоит и улыбается один из моих добрых коллег по службе, блестящий мастер розыгрышей и очень остроумный человек.
– Какими же эпитетами вы аттестовали его номер?
– Никакими, мы оба рассмеялись. "Чувствовал, что ты обнаружил наблюдение, но виду не подал, вел себя, как ни в чем не бывало. Молодец!", – сказал он. Но я честно признался, как пришлось поволноваться.
Второй случай произошел через несколько лет. Окраина Западного Берлина. Уютное кафе, в котором у меня была назначена встреча. Мы с моим собеседником сидим в укромном углу, увлеченные беседой. Народу вокруг немного. Вдруг с улицы входят две девушки и бросают на нас быстрый взгляд. Садятся за свой столик и через какое-то время опять окидывают взором меня и моего собеседника. Тут уже есть от чего напрячься. Проходит еще несколько минут, и в кафе появляется довольно пожилая пара, которая тоже удостаивает нас взглядами. Ну все, сомнений никаких – это наружка. Рассуждаю так: девицы, наверное, по неопытности упустили нас на подходе к кафе, и вызвали подкрепление в лице этих "мужа и жены".
Наша беседа в тот момент уже подходила к концу. Я, не выдавая своих чувств, чтобы не потревожить визави, расплатился с официантом. Встаем и идем на выход. И тут я вижу, как одна из тех девиц вновь смотрит по направлению к нашему столику, но не на нас, а куда-то вглубь зала. Как бы невзначай поворачиваю голову в ту же сторону. О-па! А там сидит знаменитый чемпион Германии и Европы по боксу Буби Шольц. Но с молодой дамой – не с супругой. Очевидно, что Шольц выбрал это небольшое кафе вдалеке от центра большого города, чтобы провести время со своей пассией при минимуме посторонних глаз. Ну а мы случайно оказались рядом. В общем, обошлось.
– Какие-нибудь знаменитости из числа немцев еще вот так невольно вмешивались в оперативную работу?
– Нет, больше никто. А вообще насчет знаменитостей… Могу рассказать про то, как я однажды посещал в тюрьме Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера по партии, "наци номер два". Кстати, это было самое первое появление советских дипломатов в камере Гесса.
– Очень любопытно.
– Гесс после Нюрнбергского процесса содержался в берлинской тюрьме Шпандау. И было правило, по которому тех осужденных поочередно охраняли караулы союзников по антигитлеровской коалиции – СССР, США, Великобритании, Франции, сменяя друг друга каждый месяц. На тот момент Гесс остался единственным осужденным в Нюрнберге, отбывавшим наказание в Шпандау. И наши военные пригласили нас на смену нашего караула американским. Приходим в камеру Гесса. Вижу – на кровати с закрытыми глазами лежит худющий старик. Так я не удержался и дотронулся до большого пальца его ноги.
– Чем вас так заинтересовала конечность Гесса?
– Я не мог удержаться, чтобы не притронуться к плоти этого дьявольского существа. А вдруг у него копытца? Шутка! Но правда, что для меня Гесс был дьявольским олицетворением нацизма. Впрочем, его реакция была нулевая – Гесс так и не открыл свои глаза с глубоко впавшими глазницами, известными по многочисленным фотографиям.
Что интересно, в отдельной комнате хранились вещи Гесса, начиная от летного комбинезона и кончая предметами личной гигиены, которые у него изъяли при задержании, когда он в мае 1941 года прилетел из Германии в Великобританию. Все вещи должны были вернуть Гессу при освобождении, хотя он был осужден пожизненно. Но они, тем не менее, хранились – таков порядок.
– Как вы думаете, Гесс действительно в 1941-м в одиночку, как гласит официальная версия, подготовил и осуществил тот перелет?
– Моя точка зрения – это была специальная санкционированная операция. Ну как можно было одному, без чьей-то помощи, спокойно преодолеть противовоздушную оборону Германии? Кроме того, заметьте, находясь в Англии, Гесс беспрепятственно переписывался со своей семьей, оставшейся дома, которая не подверглась каким-либо репрессиям.
Так же я не верю и в официальную версию кончины Гесса. В 80-х годах на Западе все чаще стали раздаваться голоса, что этого немощного старика надо выпустить. Возможно, информация об этом приободрила Гесса, и он в какой-то момент заявил, что если окажется на свободе, то скажет нечто такое, от чего все содрогнутся. Но вскоре взял и, как нам говорят, покончил с собой, оказавшись на какое-то время без присмотра во время прогулки. Повесился на электрическом шнуре в садовом домике. И как это опытные англичане пропустили, а это произошло именно в их смену. Какое совпадение, не правда ли? И без присмотра оказался, и подходящий шнур под рукой нашелся, и главное – нашлись силы из жесткого шнура смастерить удавку! Я полагаю, что Гессу кто-то помог, опасаясь его возможного заявления. И по странному совпадению садовый домик сгорел на следующий день. Ох уж эти англичане!
– Что еще вам вспоминается интересного о "сильных мира сего" с немецкой стороны?
– Хотите послушать, как мы парили Вилли Брандта? Тоже была яркая история.
– С удовольствием.
– Брандт в свое время был бургомистром Западного Берлина, потом министром иностранных дел, затем, как известно, и канцлером ФРГ. В 60-х годах он занимался реализацией "новой восточной политики". Обаятельный, здравомыслящий человек. И Советский Союз старался углублять контакты с ним. Однажды у нашего посла Петра Абрасимова возникла идея пригласить Брандта в посольскую баню, доставить ему удовольствие, попарив по-русски, с вениками, и там продолжить совместные беседы с целью "наведения мостов". Брандт тогда еще был бургомистром.
А у нас банщиком был очень разносторонний и особо доверенный человек – его звали Василий. Он приехал в Берлин в качестве механика по лифтам, но при этом выполнял самую разную работу – и киномеханика, и массажиста, и бармена. Причем за барной стойкой он пребывал исключительно в приличествующем этому посту одеянии: черные брюки, белоснежная сорочка и непременный галстук-бабочка. Василий также отвечал за находившийся в специальном подвальном помещении стратегический запас наших советских деликатесов из числа выпивки и закуски – элитной водки, марочных коньяков и вин, осетрины, семги, селедки, красной и черной икры, и прочее, и прочее.
– С таким набором полномочий ответственность не меньше, чем у посла.
– О да. Так вот, сидим мы всей нашей западноберлинской группой у Абрасимова, обсуждаем, как устроить этот высокий банный день, и вдруг понимаем, что Васю-то в парилку к Брандту пускать нельзя.
– А что такое?
– Дело в том, что Вася был ярким примером, скажем так, нательного искусства, то есть татуировок. И каких! На левой стороне груди синели лица Ленина и Сталина. На правой стороне – Маркс и Энгельс.
– Почти по Высоцкому в его песне на банную тему: "А на левой груди профиль Сталина, а на правой – Маринка анфас".
– И "Маринка" там тоже была! Только под теоретиками коммунизма и вождями. Внизу васиной груди, переходя на живот, и захватив почти все свободное место, парил горный орел, державший в когтях безжизненное тело обнаженной девушки.
– Шедевральное панно.
– Но и это еще не все! Обе руки Василия были покрыты изображениями первых наших реактивных бомбардировщиков Ил-28 – он на них летал стрелком, когда проходил службу в армии. Ну и в довершение на ногах выше колен тоже были какие-то сцены. И все это подчеркивалось рельефностью мышц. Бесподобно! Только в таком виде перед Брандтом появляться было никак нельзя, и Абрасимов это сразу понял. В самом деле, что подумал бы Брандт? Что мы специально показываем ему такие вещи с прямым намеком на нацистов, которые в концлагерях делали абажуры из кожи с красивыми татуировками? Циничный выпад, внешнеполитическая акция!
Мы еле-еле уговорили посла все же не отвергать кандидатуру Василия, но принять меры по маскировке. Одели того в белую поварскую куртку, поварские брюки, и порядок. Прием Брандта в посольстве удался. И особенно ему понравилась баня и мастерство владения вениками ее хозяина.
– Может быть, то мероприятие тоже поспособствовало потеплению отношений между Западной Германией и СССР.
– Не будем такого исключать. Позже, в 1971 году, было подписано четырехстороннее соглашение по Западному Берлину. Тогда ситуация вокруг этого города значительно улучшилась.
Правда, вскоре после того подписания меня в Берлине уже не было. Срок моей командировки кончился, и я вернулся в Москву, стал работать в центральном аппарате разведки. Он тогда как раз переезжал с Лубянки в комплекс новых зданий за кольцевой дорогой в Ясенево.
– Скучать не пришлось?
– Ни в коем случае. Тем более что довольно быстро я получил задание по шахматной линии – был командирован в столицу Исландии Рейкьявик. Предстояло обеспечить успешную игру Бориса Спасского в матче на первенство мира против Бобби Фишера.
– Вот это cюжет! Дело-то было не столько спортивное, сколько политическое.
– Еще какое политическое! Я помню, как без преувеличения вся наша страна следила за ходом матча.
– Но почему выбор пал именно на вас?
– Трудно сказать. Вообще-то я особой страсти к шахматам не испытывал, хотя играл довольно прилично.
– Судя по тому, что вы помните, как за матчем следили у нас в стране, вы не с самого его начала поехали в Рейкьявик?
– Нет, матч уже шел. И в Москву из нашего посольства в Рейкьявике поступала информация, что американцы организовали в отношении Спасского очень сильный психологический прессинг. Это давление началось еще до матча, когда Фишер в нескольких интервью безапелляционно заявил о своей предстоящей победе. При этом он использовал выражения, скажем так, далекие от спорта. Наши при этом молчали. И по ходу матча американцы любыми средствами старались вывести Спасского из равновесия. Сам Фишер постоянно что-то выдумывал, оказывал психологическое давление на Спасского.
– Опять точно по Высоцкому, певшему на тему тех баталий: "Фишер стал на хитрости пускаться – встанет, пробежится и назад".
– Фишер выкидывал разные номера и при этом безо всяких объяснений. Мог вдруг перенести время начала партии. Или, скажем, потребовать убрать зрителей из первых рядов.
Далее. Спасскому приглянулось кресло, которое Фишер привез с собой, и в котором американец играл матч. Борис попросил купить для себя такое же, и это было сделано. Но как только Спасский попробовал играть партию в этом кресле, как у него тут же начала сильно болеть голова. В команде нашего шахматиста предположили, что американцы облучают его мозг через изголовье кресла. Были и другие неприятные моменты. Все это здорово нервировало Спасского, он стал играть неудачно, и Фишер получил перевес в матче.
Вот в этот момент Центральный комитет КПСС поручил КГБ направить в Исландию кого-то, кто мог бы, с одной стороны, помочь успокоить Бориса, а с другой стороны – выявить возможное воздействие американцев на него. Мне посулили орден в случае победы Спасского в матче.
– Удалось раскрыть козни противника?
– Дыма без огня не оказалось. Команда Спасского почему-то отказалась от проживания в защищенном от прослушивания коттедже посла, который тот был готов предоставить в ее распоряжение, и располагалась в правительственной вилле на океанском побережье.
Там, на вилле, наш гроссмейстер со своими тренерами разбирал разные варианты игры. Но уже после первых же партий Борис начал понимать, что американцам каким-то образом стали известны все домашние заготовки нашей команды. Но как это могло случиться?
– Вы выяснили, как?
– Да. Рядом с Рейкьявиком размещалась американская авиабаза. С помощью новейшей техники, которой была оснащена эта база, можно было совершенно спокойно прослушивать виллу, где находилась наша команда.
– Но вилла же правительственная.
– А когда это американцев останавливало? В общем, мы сообщили Спасскому о своих предположениях. Тот поначалу нам не поверил, будучи убежденным в порядочности Фишера. И лишь после бесед с послом Спасский согласился переехать в помещение, защищенное от прослушивания.
И, представьте, ситуация в матче тут же поменялась! Фишер начал заметно нервничать, он уже не был таким самоуверенным. Стало ясно, что нашу команду действительно прослушивали.
Получив "добро" от Спасского, мы начали в ответ использовать элементы психологической борьбы. Перед одной из партий, например, мы посоветовали Борису поставить рядом с собой термос с чаем. Так Фишер потом глаз не сводил с термоса и в итоге чуть не проиграл. В другой раз Спасский поставил рядом с собой большую трость – он перед этим подвернул ногу, играя в теннис. Эффект был тот же – Фишер отвлекался на трость и тоже едва не отдал партию. Но, конечно, такие вещи не сравнить с тем, как неэтично поступали американцы.
– А то самое кресло Спасского вы обследовали?
– Да, но там не оказалось ничего криминального.
– Чувствовалось, что Спасский может переломить ход матча в свою пользу?
– Мы надеялись, конечно, на это. Но не получилось. Я потом так и написал в отчете – Спасский проиграл матч в Москве, а не в Рейкьявике
– Почему вы так сочли?
– По ряду причин. В том числе потому, что в его команде не было психологов. Некому было помочь Борису обеспечить психологическое равновесие. Кстати, из семи его гроссмейстеров-советников четырех он просто не воспринимал. Он сам мне об этом поведал. Также не было и семейной поддержки.
Не зря ведь психологи говорят, что после перенесенного стресса мужчине в качестве разрядки нужна женщина. А каждая партия в матче на первенство мира – это громадный стресс. В американской команде это понимали и помогали Фишеру. Тот, правда, был холостой, так они заказали ему из США дорогую проститутку – женщину в его вкусе.
– Что, поближе не нашлось никого, как говорится, с пониженной социальной ответственностью?
– А в Исландии проституция запрещена. Так вот, доставили ту даму из Штатов и держали на военной базе. Но, насколько известно, Фишер к ее услугам не прибегал. По нашей просьбе в какой-то момент в Рейкьявик из Москвы к Борису прилетела жена, но проигранных партий назад было не вернуть.
Правда, мне потом рассказали, что вроде бы именно после разборов того матча во многих советских командах по разным видам спорта стали работать психологи, плюс со спортсменами стали чаще выезжать их жены.
– Получается, вы не зря работали тогда в Рейкьявике, хотя и орден не получили.
– А я всегда работал не на ордена, а на нашу страну. И я счастлив.
* Экстремистская организация, запрещенная в России.
https://ria.ru/20190325/1552041649.html
На худой конец поведайте нам про европейскую Galileo: удалось ли наконец 500-миллионной "высокоразвитой" Европе создать полноценную орбитальную группировку или все еще нет , и европейцы все никак не могут повторить успех СССР 1991 года и РФ 1995 года ? Довольны ли качеством работы европейской системы европейские военные ? Какая часть орбитальной группировки Galileo была запущена российскими ракетоносителями и сколько процентов - европейскими ракетоносителями ?