Пока у власти в России был Медведев, США могли сформировать новый мир — такой, в котором нынешнее соперничество России и США было бы просто невозможным. Но шанс был упущен. А теперь из-за Трампа дело идет к падению популярности США во всем мире. Автор выясняет: кто недосмотрел?
Slate (США): десятилетие, в течение которого к нам вернулась политика великих держав
Фред Каплан (Fred Kaplan)
К 2010 годупрошло 20 лет после окончания холодной войны, а напряжение между супердержавами казалось рудиментом давно прошедших времен. Политика «перезагрузки» от президента Обамы и его партнерство с российским президентом Дмитрием Медведевым — все это поощряло новые и новые инициативы в области дипломатии сотрудничества, а не противостояния. Многообещающей была и политика Обамы по уходу от застарелых конфликтов на Ближнем Востоке. Она знаменовала его «разворот» в сторону более мирного и коммерчески привлекательного тихоокеанского региона. Угрозы нашей безопасности исходили скорее не от соперничающих с нами больших наций, а от скрытных террористических групп, с которыми наши бывшие противники по холодной войне тоже имели враждебные отношения. Те немногие войны, которые мы в 2010 году все еще довоевывали, были связаны с разными местными восстаниями. Казалось, отсутствовала опасность, что эти местные гражданские войны дадут «метастазы» старого типа, когда великие державы превращали местные конфликты в более крупные, предлагая разным противостоящим группам стать своими союзниками — «прокси».
Теперь же, когда десятилетие с ревом пересекло свою финишную черту, мир выглядит совсем по-другому. Россия — опять геостратегический противник. Мы зажаты в мертвой схватке торговой войны с Китаем, чьи экспансионистские планы теперь становятся яснее, чем когда-либо. Региональные конфликты, особенно на Ближнем Востоке, превращаются в множество шахматных досок для имперских игр сторонних держав.
Эта неблагоприятная трансформация лишь частично объясняется кадровыми переменами: Обаму сменил Дональд Трамп, а Медведева — Владимир Путин. В Китае же Ху Цзинтао уступил лидерство Си Цзиньпину. В общем контексте можно сказать: глобальная политика возвращается к своим привычным формам.
Когда Путин напал на восточную Украину в 2014-м году, госсекретарь Джон Керри, служивший при Обаме, заклеймил это вторжение не только как аморальную и незаконную акцию, но и как нечто, попахивающее анахронизмом. Керри тогда сказал: «Нельзя в двадцать первом веке вести себя так же, как в веке девятнадцатом, нападая на другую страну по абсолютно надуманному поводу». Но, очевидно, некоторые страны именно это и делают. Захваты земли и имперские игры не начались в девятнадцатом веке — почитайте хоть Фукидида о войне между Афинами и Спартой в пятом веке до нашей эры. И это не просто реликты истории.
Что же заставило относительное спокойствие 2010-го года уступить место хаосу? А ведь это спокойствие было подлинным. В 2010-м году Обама и явно доверявший ему Медведев подписали новый договор о Сокращении наступательных вооружений (СНВ). Обама также уговорил Медведева отменить очень выгодный России контракт о продаже Ирану на тот момент самых современных противовоздушных ракет. Этот шаг Медведева сработал в нашу пользу — он подтолкнул Иран к тому, чтобы приступить к переговорам о том, что стало через пять лет «иранской ядерной сделкой». Китай, казалось, был готов — тогда, в 2010-м году — присоединиться к нашей антитеррористической борьбе и заставить собственного союзника (Северную Корею) прекратить развитие собственного ядерного оружия.
Вероятность войны казалась столь далекой, что в течение большей части десятилетия армия США переживала нечто вроде кризиса смысла жизни. Еще была работа для компактных воинских подразделений, в основном приспособленных для спецопераций по борьбе с повстанцами. Но главный «работодатель» для военных — само явление крупномасштабных битв с лавинами танков и огневыми валами, запускаемыми артиллерией — возврат такого рода явлений казался абсурдом. Многие из серьезно мыслящих военных спрашивали: а что вообще делать в современном мире с профессиональной, постоянно отмобилизованной армией в полмиллиона кадровых военнослужащих?
Но произошли две вещи. Первая: миротворческие потуги Медведева зашли слишком далеко, и Путин — который «спустился» с должности президента на должность премьера, но никогда толком не отдавал власть — вернулся «наверх» в президентское кресло. Бывший офицер КГБ, мечтающий о возврате славных дней Советского Союза, Путин давно уже зло и завистливо смотрел на то, как Запад оккупировал Россию в социально-экономическом плане. Российская империя была повержена в прах, на ее месте после холодной войны вольно разливался настоящий поток западных компаний, либеральных экономистов, культурных артефактов. Путину почему-то привиделось, что всего этого стало как-то слишком много, а президент Клинтон, показалось российскому президенту, тоже зашел слишком далеко, когда произвел расширение НАТО прямо до российских границ. Украина, которую Путин всегда рассматривал как часть России, начала дрейфовать в направлении Европейского Союза. А тут еще в 2011-м году Медведев дал указание российскому представителю в ООН воздержаться при голосовании в Совете безопасности ООН по вопросу об антикаддафиевской резолюции. Воздержаться, а не заветировать резолюцию, наложив запрет на ее применение. А ведь резолюция осуждала Муаммара Каддафи — одного из немногих верных союзников России на Ближнем Востоке. В результате Запад использовал эту резолюцию, чтобы провести интервенцию в Ливии и свергнуть Каддафи, который в горячке и хаосе гражданской войны оказался убит повстанцами.
В итоге на следующих выборах Путин опять выдвинул свою кандидатуру в президенты. Медведев посторонился, чтобы дать ему выиграть. А Россия, восстановившая разрушенное в результате развала СССР хозяйство, быстренько взялась за восстановление своей армии, а также за преследование инакомыслящих на своей территории. Советская империя исчезла навсегда, но Путин был твердо намерен больше не поддаваться тому, что он видел как американский империализм. В 2014 году, когда промосковский президент Украины Виктор Янукович бежал из Киева, а в коридоры власти попали майдановские украинские националисты, Путин наконец-то начал действовать. Он аннексировал Крымский полуостров — тот самый, который Никита Хрущев в 1954 году подарил Украине. Вскоре после аннексии Крыма Путин создал сепаратистское движение в восточной Украине, в регионе под названием Донбасс. Он даже передвинул некоторые российские силы через украинскую границу, чтобы помочь повстанцам выжить.
Оба этих жеста означали конец объявленной Обамой «перезагрузки». Они подняли настроение множеству американских военных. У армии СЩА опять появилась уже знакомая ей миссия спасительницы страны. Альянс НАТО, который как раз переживал кризис идентичности (он только что провалился со своей «экспедиционной» миссией в Афганистане), радостно вернулся к привычной миссии — подготовке к масштабному возможному конфликту с Россией в Европе, к сдерживанию России.
В сухом остатке вышел следующий результат всего этого процесса: США и Россия все еще могли выделять от случая к случаю сферы общего интереса — контроль над вооружениями, борьба с терроризмом, ядерное нераспространение — но обе нации уже не надеялись стать партнерами. Столкновения их интересов — слегка затушеванные во времена всеобщего российского упадка и слабости сразу после окончания холодной войны — были слишком многочисленны и слишком серьезны. Постепенно напряжение стало сказываться и на работе дипломатических форумов.
Тем не менее это не было возрождением холодной войны. Ни США, ни Россия больше не доминируют над огромными пространствами планеты. А армии этих двух стран больше не стоят лицом к лицу в огромных гарнизонах вдоль спорной границы. Путин, в отличие от времен холодной войны, потихоньку набрал силу, эксплуатируя трещины и противоречия внутри самого Запада. Самыми кричащими случаями такой эксплуатации стали случаи «информационной войны», когда Россия влияла на общественное мнение западных стран во время выборов.
Китай тоже нарастил свою силу в основном невоенными способами, занимаясь кражей высоких технологий с Запада. Эта неоплаченная интеллектуальная собственность как бы «впрыскивалась» в китайские продукты собственного производства. А потом эти изделия продавались по всему миру. При этом Китай продолжал инвестировать, производить, добывать сырье — опять же по всему миру. В итоге у Китая получилась чисто меркантилистская, направленная на извлечение прибыли внешняя политика, которую китайский президент Си называет «Один пояс — один путь».
Тот же Си Цзиньпин отстроил и китайские флот и ВВС, но не с целью завоевания далеких территорий — он и так надеется мирно завоевать их своей экономической политикой. Китайские вооруженные силы занимаются тем, что западные стратеги называют «запретом доступа в свою зону». Это значит, что китайцы намерены не давать иностранным державам, и особенно армии США, доминировать в зонах, непосредственно прилегающих к китайским границам. Чтобы расширить зону такой обороны, Китай даже построил искусственные острова в Тихом океане и превратил их в авиабазы.
В обычные, более спокойные времена Америка могла бы все это обернуть себе на пользу. Метания России, вдруг вспомнившей о своей былой территории и оставленном там населении в начале минувшего десятилетия, привели к сплочению Европы против России — и это можно было использовать. То же самое защитой своих границ Китай сделал с нашими союзниками в азиатской части тихоокеанского пространства — они испугались и объединились. Обама — подобно прежде всего Клинтону и двум Бушам — попытался вести сбалансированную политику, заманивая Пекин в глобальную экономику и одновременно противостоя китайским экспансионистским тенденциям. В 2016 году Обама и 11 других глав государств договорились о Транстихоокеанском Партнерстве — ТТП (английская аббревиатура — TPP, Trans-Pacific Parrnership, в проект не были включены ни Россия, ни Китай — прим. ред.). Такая торговая сделка укрепила бы созданный в США альянс американских союзников в регионе. ТТП создал бы настоящую стену, противостоящую нечестным действиям Китая.
Но Дональд Трамп все испортил, пустив по ветру все эти задумки и связанные с ними возможности. Выступая против обамовского ТТП в рамках направленной против наследия Обамы политики трампизма, Трамп разрушил ТТП так капитально, что его собственные помощники почувствовали недоумение, а союзники ощутили себя брошенными и испытали недружественное отношение со стороны США. А наши враги, напротив, с радостью ощутили возрождение своих надежд: ведь Трамп просто уничтожал американское влияние во всем мире.
По причинам, которые никому пока не удалось объяснить, Трамп часто обслуживал интересы Москвы. Он ругал НАТО, словно какой-нибудь кремлевский комиссар, он понизил статус наших отношений с Украиной, приказав ей знать свое место (и это произошло еще до знаменитого звонка президенту Владимиру Зеленскому). А потом Трамп собрался еще и убрать маленький контингент американских войск из северо-восточной Сирии. Вот это его движение по выводу войск позволило России укрепить свой контроль над сирийской территорией. Оказалось, Россия и Турция могут действовать вместе и без нас. А Трамп ушел с этой сцены, оставив ее для состязания между Россией, Сирией, Турцией, Ираном и различными джихадистскими и курдскими ополчениями. Все они только того и ждали, чтобы еще сильнее разжечь пламя войн в регионе — без нас.
Посылая свои песни любви к Путину, Трамп тем не менее так и не предложил стратегии, которая конвертировала бы их заочную дружбу в выгоды для США. А ведь Трамп вполне мог бы договориться с Путиным о сделке по продлению заключенного Обамой Нового договора по СНВ (он истекает в 2021-м году). Трамп мог бы сделать более жесткими договоры, заключенные в начале этого десятилетия, чтобы все не поддающиеся западному контролю ядерные материалы оказались взаперти, недоступными для распространения и использования. Но Трамп ненавидит любые договоры, которые заключил Обама. И мы теперь сталкиваемся с последствиями этого.
Трамп также пустил по ветру все наши шансы укрепить альянсы в Азии. Он не только закрыл проект Транстихоокеанского партнерства, но еще и ввязался в торговую войну с Китаем, которая навредила американским фермерам и промышленникам уж никак не меньше, чем Китаю. (Более жесткая экономическая политика в отношении Китая была бы оправдана, особенно в части борьбы с хищениями интеллектуальной собственности, но наложенные Трампом импортные тарифы били по своим вместо врагов: Трамп, похоже, не знает, что у нас с Китаем смешанные производственные цепочки — многие изделия в США содержат китайские элементы внутри себя.)
Как и в случае с Россией, Трамп так и не выработал стратегии по подавлению китайского конкурента — экономическому, дипломатическому и военному. Между тем Россия и Китай делают все, чтобы выбраться из-под долларового ярма глобальной экономики. (У них на это уйдут годы, но они уже мощно стартовали в направлении освобождения от долларовых расчетов.) А большие американские компании, лишившись руководства из Вашингтона и будучи неспособны на долговременное планирование в связи с постоянно меняющейся тактикой Трампа, идут на уступки перед лицом китайских требований. Американским компаниям приходится делать это, чтобы не остаться в убытке. Крупнейшие бренды США — от фирм-поставщиков программного обеспечения до студий Голливуда и Национальной баскетбольной ассоциации — делают самые разные уступки Китаю (очевидно, автор имеет в виду ситуацию, когда Национальная баскетбольная ассоциация США дистанцировалась от твита менеджера одной из своих команд, выражавшего «солидарность» с направленными против КНР протестами в Гонконге — прим. ред.).
А ведь весь мир смотрит на то, как американские бренды «клюют китайские ладони»: весь мир хочет понять, кто в этой ситуации окажется сильным, а кто слабым.
Итак, где мы оказываемся в результате? Холодная война, продолжавшаяся с 1947 года по 1991-й, была временем страшной опасности и разрушительных «малых войн». Но это было время относительной международной стабильности — по крайней мере, для наций, которые становились союзниками одной из двух супердержав. Когда холодная война кончилась, эта система международной безопасности рухнула. Первые два президента наступившей после холодной войны эры — Джордж Буш-старший и Клинтон — не приложили усилий, чтобы создать новую систему международной безопасности. Буш-младший и его команда тоже не ощущали в такой новой системе особой нужды: Америка и так была «единственной супердержавой», и предполагалось, что она весь мир переделает по своему образу и подобию. Такая надежда оказалась пустой фантазией.
В начале десятилетия Обама, похоже, осознавал необходимость строительства такой системы, а Медведев выглядел неплохим партнером для такого проекта. Но основание у этого здания оказалось хлипким. Новая система, возьмись они за нее серьезно, потребовала бы некоторые необходимые вещи: новые правила допустимого поведения, новые договоры о сотрудничестве, возможно, новые границы для стран или военно-политических блоков. Может быть, нам пришлось бы раскошелиться на усиление безопасности и стабильности в регионах, которые больше не защищались определенной сверхдержавой, — предложить им нечто вроде нового плана Маршалла. Иначе, без нашей денежной поддержки, эти регионы втянулись бы в прежние территориальные и межконфессиональные споры, которые были характерны для них в течение столетий.
Но ничего из этого так и не было сделано, а значит новая система «не сбылась». Ее строительство потребовало бы людей с планетарным мышлением, а на них оказался большой дефицит. В итоге, входя в третью декаду двадцать первого века, мы видим старые, знакомые «ужимки и прыжки» международной политики. То, что Джон Керри назвал «модой девятнадцатого века» в международных делах, но что на самом деле началось намного раньше — еще в античности. Только на этот раз эту моду пытаются ввести в совсем другом мире. В мире, который полностью опутан электронными связями, и таком же хаотичном и наполненным смертельными опасностями, как и в самые опасные времена прошлого.
