Понятие социального исключения, как коллективного феномена, выросло из определения социальной изоляции, применимого к индивиду. Если следовать линейной логике, то чем в более худших условиях индивид обитает, тем выше у него должна быть мотивация преодолеть это состояние. В реальности же мы наблюдаем обратное: достигшие социального дна зачастую не страдают по этому поводу, оценивают свое положение как «вполне норм», и в приоритете у них не учеба, работа, сохранение здоровья, сексуальная и социальная самореализация, а стремление что-то по-быстрому спиздить, продать и просадить бабки на бухло, наркоту и подзаборных шлюх. То есть по мере маргинализации субъекта происходит катастрофическое падение потребностей и социальных запросов.

В группе эти процессы протекают быстрее, возникает эффект социального резонанса. Кто застал в сознательном возрасте «лихие 90-е», возможно, сам наблюдал, как целые села спивались, заводские микрорайоны превращались в криминальные и наркоманские клоаки. Подросток становился перед выбором: быть в стае, принять навязываемые ею социальные стандарты, или противопоставить себя обществу, стать изгоем. Последнее, по сути, тоже являлось актом социальной изоляции, но не от общества в целом, а от локальной среды.

Это явление, активно исследуемое в 80-90-е годы, как феномен коллективный, получило наименование социального исключение. В широкий обиход входят термины «эксклюзия» и «ундеркласс» (низший класс). Состояние маргинальности начало рассматриваться не как девиантное, временное, наступающее вследствие выпадения индивида из класса, социальной страты, привычной среды вследствие стечения неблагоприятных факторов, а как состояние стабильное, постоянное, ВОСПРОИЗВОДИМОЕ. То есть можно вести речь о возникновении нового «класса дна» со своей социальной иерархией, этикой, устойчивыми формами культуры, поведенческими паттернами.

Совершенно справедливо движущим фактором масштабной эксклюзии считаются экономические процессы, а именно безработица, нарастание имущественного неравенства, дисбаланс в развитии территорий, общая архаизация экономических отношений. В Европе драйвером социального исключения становится массированная миграция, склонность «новых европейцев» окукливаться в социально-культурных гетто. На быстрый рост низшего класса в странах Латинской Америки и Африки, некоторых стран Азии оказывает ключевое влияние демографическая ситуация (неконтролируемая рождаемость при снижении детской смертности). Проще говоря, потребности экономики в рабочей силе растут гораздо медленнее, чем население – это приводит к стремительному разрастанию ундеркласса, и в конце концов он начинает численно если не доминировать, то ставить на повестку вопрос: кто тут, собственно, является большинством?

Какое влияние оказывают процессы социального исключения на политику? Как указано выше, эксклюзия сопровождается падением потребностей индивидов, уровнем социальных запросов, примитивизацией стандартов поведения. Одним словом это можно назвать архаизацией. Поэтому неудивительно, что ундеркласс становится носителем консервативных и при этом примитивных, мракобесных ценностей. Если в 60-70-е годы в странах Ближнего востока, Магриба, Иране и Афганистане доминировали процессы модернизации экономики, вестернизации культуры, то из-за демографических перекосов к 90-м годам во многих странах ундеркласс разросся настолько, что стал определять мейнстрим. Например, если в 1960 г. население Египта насчитывало 29 млн человек, то сейчас уже 101 миллион. Подавляющее большинство из представителей ундеркласса находятся в состоянии экономической депривации (угнетения, ущемления возможностей) и не имеют доступа к социальным лифтам. Одним из компенсаторных механизмов становится обращение к религии, причем в примитивизированных, агрессивных, фундаменталистских формах проявления.

Если смотреть в политическом контексте, то разрастающийся низший класс пытается преодолеть ущербность не через сокращение отставания от «среднего класса», а через уничтожение последнего, навязывание ему своих примитивных социальных стандартов. Поэтому в экономически стагнирующих странах третьего мира модернизационный тренд сменяется инволюционными процессами, возвратом к феодализму. Именно это делает актуальными формы политического устройства, характерные для середины прошлого века и даже более ранние. В отдельных случаях мы наблюдаем откровенные попытки ренессанса средневековых социальных моделей (Йемен, Палестина, ИГИЛ («Исламское государство», ИГ; запрещенная в России террористическая организация), Афганистан, отчасти Иран). В РФ яркий образчик инволюции, то есть отката, дает, например, Чечня (обращаем внимание на фактор демографии – он многое объясняет!).

Россия, Украина и Беларусь с демографическим кризисом «перепроизводства» не сталкиваются, здесь даже наоборот, население сокращается. Однако ундеркласс стремительно разрастается вследствие катастрофического падения уровня потребления, роста неравенства доходов. Как следствие – консервативные тенденции, архаизация становятся доминирующими в социально-политических процессах.

Да, тенденции в обществе носят разнонаправленный характер. Скажем, в Москве формируется оазис относительного благополучия, столица становится своего рода заповедником, в котором в тепличных условиях произрастает средний класс, формирующий модернизационный запрос. Но даже там мидлкласс численно не доминирует (ковидобесие его еще более подкосило), а замкадские дистрикты соревнуются между собой в погружении в болото архаики и варварства. Доминирующим в политической повестке становятся, можно сказать, реликтовые дискурсы: для РФ – неоимперская ордынско-экспансионистская модель; для Беларуси – ренесанс совка (хотя и там остаются очаги модерна, например Парк высоких технологий).

Даже в Украине происходят процессы, характерные, например, для Галичины конца XIX века, направленные на выстраивание украинской идентичности и создания культурно гомогенного социума, националистический фетишизм. Можно, конечно, спросить: а как вам, хлопцы, перевод документооборота на мову и массированное насаждение в сознание комплекса исторических мифов (порой деструктивных, форирующих комплекс жертвы) поможет решить задачи модернизации экономики? Да никак! Но запрос на возрождение архаики всегда проще удовлетворить, нежели форсировать развитие. Конкурировать с более развитой культурой сложно, это ж надо подтягивать свою. Однако стоит запретить «чуждое влияние» - и проблема решена! Плевать, что в культурном генезисе изоляционизм смерти подобен, что развитие обеспечивается именно конкуренцией, взаимопроникновением и заимствованием. Не можешь победить по правилам – просто меняй правила…

Однако вернемся к конкретной проблеме преодоления последствий инволюции, выразившейся в деградации политических систем до состояния реликтовых авторитарных диктатур. Милов активно навязывает аудитории концепт, согласно которому данная проблема решается проведением честных выборов. Однако доскональное соблюдение демократических процедур не гарантирует от сваливания общества в пучину фашистской диктатуры, если в нем не укоренены демократические ценности. Это доказывается тем неоспоримым фактом, что более 90% всех ныне здравствующих диктаторов пришли к власти в результате демократических (ну, хотя бы по форме), а зачастую реально конкурентных и свободных выборов.

Для того, чтобы успешно осуществить демократический трансферт, в обществе должен сформироваться запрос на модернизацию (развитие), что есть сущность ценностная. Фишка в том, что спрос на ценности модерна, одной из составляющих которых является демократизация, возникает лишь по достижении определенного уровня благосостояния. Нищим демократия, прогресс, не нужны. У них приоритетом является биологическое выживание, а в духовной сфере доминирует спрос на незыблемые ценности (фундаментализм) и стабильность, что в корне противоречит понятию «развитие», связанному с отказом от устоявшихся ценностей и стереотипов.

Проще говоря, людям, выброшенным на обочину, образ будущего не всрался, их вполне удовлетворяет образ прекрасного прошлого, который диктаторы преподносят с декоративной пышностью и пропагандистской помпой. В результате возникает довольно любопытная ситуация, когда предлагаемая либералами проекция будущего конкурирует не с ужасным настоящим, а с ослепительно прекрасной картиной прошлого, вернуться к которому мешает лишь кучка недобитых врагов. На самых честных-пречестных выборах тут гарантированно победит консервативное большинство!

Отсюда делаем вывод: процесс социального исключения создает надежный базис для существования авторитарных диктатур. Так что ничего удивительного, что они не поднимают уровень благосостояния масс, а практикуют обратное. Не потому, что не могут, а потому, что рост благосостояния ведет к формированию новых запросов, например, на качество госуправления, что ставит под сомнение дееспособность существующей элиты.

Напомню, что экономическая депривация – ключевой драйвер нарастания ундеркласса – приводит не к возмущению, стремлению вернуть утраченный социальный статус и стандарты потребления, а к снижению уровня запросов. Это приводит не к росту протестных настроений вследствие обнищания масс, а к биологизации существования (известная у белорусов формула «чарка-шкварка-иномарка») и деполитизации общества (хатаскрайничеству), то есть исключению из активной общественной жизни. Последнее проявляется в росте этатизма (обожествление государства) и патернализма (делегирования заботы о своем существовании начальству. Барину, национальному лидеру-каудильо).

Решение нужно принимать все равно. Нет для Вас такой опции - "не знаю".   Если не знаете, то стало быть  Вы как раз только "критикуете и злобствуете".